пап, а ты помнишь?
)
october `12Я никогда не пытаюсь узнать, сколько времени. Оно не имеет значения. Я скажу, когда будет десять двадцать - время, когда самолет будет в воздухе. Мы на него успеем. Я смотрю на воду - она изменчива, я вглядываюсь в глубину, и вижу только морское дно, я вижу Атландиду, я одеваю на твою шею ожерелье из чистого жемчуга. На моих губах соль, во мне - медленное движение волн. Я говорю, что ты услышишь, если прижмешь меня к уху, как ракушку, выброшенную на твой берег. Мы оторваны от мира, мы - на дне. Я смотрю в потолок - он кажется бесконечно высоким - и не вижу солнечного света. Я рассказываю тебе про гигантских кальмаров, которые вмерзли в льды Антатктиды, я рассказываю тебе про Северный Полюс, и в твоих объятиях чувствую себя проржавевшим кораблем. Моя команда пропала без вести, только пыль и мерзлые кости: ты впитываешь в свой холод все, даже запахи разложения, ты оставляешь на мне свой запах. Вода остывает, но я не чувствую этого. Я медленно целую тебя в губы и думаю о бурых щупальцах, раздвигающих наши губы - у них вкус водорослей и сырости. Я решаю, что любил бы тебя, даже если бы стал кальмаром. Более того, я любил бы тебя, если кальмаром стал ты. Мы бы утопили тысячи кораблей.
Мои руки нащупывают пластиковую мыльницу - ей больше века - и спускаю ее на воду. Я рассказываю тебе про пиратские галеоны, про то, как трескаются мои ребра под движением твоих рук. Мои собственные, кажется, касаются твоего паха.
Я не хочу никуда уходить.
Я думаю о том, что рыбы могли бы выесть наши глаза, если бы они тут были. Я думаю, что морские волны вымыли бы наши кости, отполировали бы, как гладкую гальку на пустынном пляже. И я спрашиваю тебя, были ли мы когда-нибудь на море.
Я думаю, что никто нас не потревожит, если мы решим остаться здесь. Что наши тела распухнут до неузнаваемости, но мы все равно будем живы где-нибудь в Мексике.
Когда мои ноги все-таки касаются холодной плитки на полу, я говорю, что сейчас - пять тридцать утра, но забываю, какого именно года. Мне страшно зайти в комнату, мне страшно увидеть там чужие вещи, а еще страшнее - нас самих.
Но за нашу маленькую вечность не меняется ничего, даже количество цветов на обоях, будто бы я их когда-то считал, будто бы пересчитывал сейчас. Я лежу на кровати, и тряпичные простыни липнут к моей коже. Ты одеваешься, и я говорю, что не узнаю тебя, что не хочу с тобой говорить. Одежда забирает тебя , вещи забирают тебя, вещи сложены в чемодан - мой с лекарствами, твой - с парой футболок.
Давай у меня будет лейкемия, - говорю я тебе прежде, чем вспоминаю, что мгновения назад не собирался разговаривать с тобой вообще. Ты вроде согласен, а вроде и нет, но на самом-то деле, я никогда не любил лошадей. Я не думаю, что все мы немного лошади, я думаю, что это бредни поэтов, что я убью тебя, если ты станешь поэтом, понимаешь, Оливер? Никогда не пиши стихи.
Во мне - только наркотики,синтетика, в тебе - все такое настоящее, что от таких контрастов становится натурально страшно. Я говорю, что это нечестно, но отправляю таблетки в рот - одну за другой; считаю до десяти, пока ты что-то делаешь с моими руками, или это уже не мои руки? Я не понимаю, в какой момент все идет не так, почему мне так плохо. Почему в моей голове игрет битловское yesterday, и хочется плакать. Я осознаю себя маленьким, я осознаю тебя - звездным небом. Когда галактики сталкиваются - правла, красиво. Я хочу рассказать тебе про взрывы, про бомбы, которые сбрасывают с самолетов на наш город. Там вчера был конец света, там мы будем завтра, там я буду совсем скоро - уже чувствую, как какая-то часть меня так неумолимо отделяется, и вряд ли уже вернется. Я чувствую, как мне становится невозможно холодно. Ты не поймешь, ты не знаешь такого чувства. Ты вообще ничего не знаешь. Я умоляю не отпускать меня, не разжимать объятий, в которых ныне так уютно и надежно сплелись наши тела. И я рассказываю тебе сказку, где Не-ты и Не-я жили долго и счастливо. Я говорю, что мы с тобой встретимся, и не дышу уже целую четверть часа.